Неточные совпадения
Однажды тишина в природе и в доме была идеальная; ни стуку карет, ни хлопанья дверей; в передней на часах мерно постукивал маятник да пели канарейки; но это не нарушает тишины, а
придает ей только некоторый оттенок
жизни.
Если это подтверждалось, он шел домой с гордостью, с трепетным волнением и долго ночью втайне готовил себя на завтра. Самые скучные, необходимые занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они входили глубже в основу, в ткань
жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча и небрежно, в архив памяти, а
придавали яркую краску каждому дню.
Сознание новой
жизни, даль будущего, строгость долга, момент торжества и счастья — все
придавало лицу и красоте ее нежную, трогательную тень. Жених был скромен, почти робок; пропала его резвость, умолкли шутки, он был растроган. Бабушка задумчиво счастлива, Вера непроницаема и бледна.
Это переменное счастье проходило красной нитью через всю его
жизнь и
придавало ей особенно интересную окраску.
Стихия эта давно уже не преобладает в народной
жизни, но она все еще способна выставлять своих самозванцев, которые
придают нашей церковной и государственной
жизни темно-иррациональный характер, не просветимый никаким светом.
Жизнь шла однообразно, тихо, военная аккуратность
придавала ей какую-то механическую правильность вроде цезуры в стихах.
Судорожно натянутые нервы в Петербурге и Новгороде — отдали, внутренние непогоды улеглись. Мучительные разборы нас самих и друг друга, эти ненужные разбереживания словами недавних ран, эти беспрерывные возвращения к одним и тем же наболевшим предметам миновали; а потрясенная вера в нашу непогрешительность
придавала больше серьезный и истинный характер нашей
жизни. Моя статья «По поводу одной драмы» была заключительным словом прожитой болезни.
«Народных заседаний проба в палатах Аглицкого клоба». Может быть, Пушкин намекает здесь на политические прения в Английском клубе. Слишком близок ему был П. Я. Чаадаев, проводивший ежедневно вечера в Английском клубе, холостяк, не игравший в карты, а собиравший около себя в «говорильне» кружок людей, смело обсуждавших тогда политику и внутренние дела. Некоторые черты Чаадаева Пушкин
придал своему Онегину в описании его холостой
жизни и обстановки…
Несколько минут я не мог оторваться от этого зрелища, которому незаметное движение туманов
придавало особую
жизнь…
Его книга об Апокалипсисе, которую он писал большую часть
жизни и которой
придавал особенное значение, — самое слабое из его произведений, очень устаревшее, и сейчас ее читать невозможно.
Современное либеральное (в широком смысле этого слова) сознание не отрицает веры, но видит в вере произвольное, субъективное, необязательное прибавление душевной
жизни и только знанию
придает объективное и общеобязательное значение.
Чистый и мелодический свист болотного коростелька вместе с токованьем бекаса и задорным криком полевого коростеля, живущего часто неподалеку от них в поемных лугах,
придает такую
жизнь весенней майской ночи, которую гораздо легче чувствовать, чем описать.
Мы старались показать, что и как охватывает он в русской
жизни своим художническим чувством, в каком виде он передает воспринятое и прочувствованное им, и какое значение в наших понятиях должно
придавать явлениям, изображаемым в его произведениях.
Тут критика может рассмотреть только: точно ли человек, выставляемый автором как благородный дурак действительно таков по понятиям критики об уме и благородстве, — и затем: такое ли значение
придает автор своим лицам, какое имеют они в действительной
жизни?
Придавать ему смысл, которого оно не имеет, значило бы искажать его и лгать на самую
жизнь, в которой оно проявляется.
Парасковья Ивановна была особенная женщина, с тем грустным раскольничьим складом души, который
придавал совершенно особую окраску всей
жизни.
Так она, например, вовсе не имела определенного плана, какой характер
придать своему летнему житью в Богородицком, но ей положительно хотелось прожить потише, без тревог, — просто отдохнуть хотелось. Бертольди же не искала такой
жизни и подбивала Лизу познакомиться с ее знакомыми. Она настаивала позвать к себе на первый раз хоть Бычкова, с которым Лиза встречалась у маркизы и у Бертольди.
Но затруднения не исключали представления о
жизни; напротив того, борьба с ними оживляла и
придавала бодрости.
Несомненно, что вся наша
жизнь есть всеминутное предъявление чувств и помышлений на зависящее распоряжение; несомненно также, что в оценке этих чувств и помышлений принимают участие даже урядники, что
придает оценке чересчур уж общедоступный характер.
Ту же щемящую скуку, то же отсутствие непоказной
жизни вы встречаете и на улицах Берлина. Я согласен, что в Берлине никому не придет в голову, что его"занапрасно"сведут в участок или обругают, но, по мнению моему, это
придает уличной озабоченности еще более удручающий характер. Кажется, что весь этот люд высыпал на улицу затем, чтоб купить на грош колбасы; купил, и бежит поскорей домой, как бы знакомые не увидели и не выпросили.
Тучи набирались, надумывались, тихо развертывались и охватывали кольцом равнину, на которой зной царил все-таки во всей томительной силе; а солнце, начавшее склоняться к горизонту, пронизывало косыми лучами всю эту причудливую мглистую панораму, усиливая в ней смену света и теней,
придавая какую-то фантастическую
жизнь молчаливому движению в горячем небе…
При этом, для очистки совести, она припоминала, что один студент, с которым она познакомилась в Москве, на каждом шагу восклицал: святое искусство! — и тем охотнее сделала эти слова девизом своей
жизни, что они приличным образом развязывали ей руки и
придавали хоть какой-нибудь наружный декорум ее вступлению на стезю, к которой она инстинктивно рвалась всем своим существом.
Поймите, что эта плотская, личная
жизнь, нынче возникшая и завтра уничтожающаяся, ничем не может быть обеспечена, что никакие внешние меры, никакое устройство ее не может
придать ей твердости, разумности.
Не бурные порывы, не страсти, не грозные перевороты источили это тело и
придали ему вид преждевременной дряхлости, а беспрерывная, тяжелая, мелкая, оскорбительная борьба с нуждою, дума о завтрашнем дне,
жизнь, проведенная в недостатках и заботах.
24 июня. Вечером, поздно.
Жизнь!
Жизнь! Среди тумана и грусти, середь болезненных предчувствий и настоящей боли вдруг засияет солнце, и так сделается светло, хорошо. Сейчас пошел Вольдемар; долго говорили мы с ним… Он тоже грустен и много страдает, и как понятно мне каждое слово его! Зачем люди, обстоятельства
придают какой-то иной характер нашей симпатии, портят ее? Зачем они все это делают?
Вся
жизнь была на виду, и это
придавало дачному кочевью совершенно особенный колорит.
Он даже не
придал никакого значения тому, что m-r le pretrе, сидя раз перед камином в комнате Долинского, случайно взял иллюстрированную книжку Puaux: «Vie de Calvin», [Пюо «
Жизнь Кальвина» (франц.).] развернул ее, пересмотрел портреты и с омерзением бросил бесцеремонно в огонь.
Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описаниях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от рассказов своих заграничных похождений скоро перешел к общим рассуждениям о значении просвещения и науки, об университетах и
жизни университетской вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную картину. Все слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно… но самая эта неясность
придавала особенную прелесть его речам.
Рудин говорил о том, что
придает вечное значение временной
жизни человека.
Молчал и Саша, обдумывая. Поразил его рассказ матери; и то, что мать, всегда так строго и даже чопорно одетая, была теперь в беленькой, скромной ночной кофточке,
придавало рассказу особый смысл и значительность — о самой настоящей
жизни шло дело. Провел рукой по волосам, расправляя мысли, и сказал...
Плохо доходили до сознания слова, да и не нужны они были: другого искало измученное сердце — того, что в голосе, а не в словах, в поцелуе, а не в решениях и выводах. И,
придавая слову «поцелуй» огромное, во всю
жизнь, значение, смысл и страшный и искупительный, она спросила твердым, как ей казалось, голосом, таким, как нужно...
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей
жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную
жизнь перед ними и самим собой, всегда старался
придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
Вообще простоте
жизни и бесцеремонности обращения Петра напрасно
придают вид какой-то намеренности и рассчитанной подготовленности.
Мало того, мы старались до сих пор
придавать особенное, какое-то мистическое значение всякому действию Петра, доводя до смешной точности мысль, что вся
жизнь Петра была посвящена заботе о благе его подданных.
Первые минуты опьянения были неприятны, хмель делал мысли Петра о себе, о людях ещё более едкими, горькими, окрашивал всю
жизнь в злые, зелёно-болотные краски,
придавал им кипучую быстроту; Артамонову казалось, что это кипение вертит, кружит его, а в следующую минуту перебросит через какой-то край.
«Иногда физиогиомия выражает всю полноту
жизни, иногда она не выражает ничего», — нет; справедливо то, что иногда физиогномия бывает чрезвычайно выразительна, иногда она гораздо менее выразительна; но чрезвычайно редки минуты, когда физиогномия человека, светящаяся умом или добротою, бывает лишена выражения: умное лицо и во время сна сохраняет выражение ума, доброе лицо сохраняет и во сне выражение доброты, а беглое разнообразие выражения в лице выразительном
придает ему новую красоту.
И не имеет ли почти всегда обстановка влияния на характер сцены, не
придает ли она ей новых оттенков, не
придает ли она ей чрез то более свежести и более
жизни?
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая,
придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что
жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней
жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой
жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на
жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Вообще — со мною обращались довольно строго: когда я прочитал «Азбуку социальных наук», мне показалось, что роль пастушеских племен в организации культурной
жизни преувеличена автором, а предприимчивые бродяги, охотники — обижены им. Я сообщил мои сомнения одному филологу, — а он, стараясь
придать бабьему лицу своему выражение внушительное, целый час говорил мне о «праве критики».
Слово это — обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской
жизни, и оно
придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести.
Итальянская кисть, возвращая
жизнь искусству,
придала ему всю глубину духа, развитого словом божиим.
Пунцовое платье
придавало ее бледным чертам немного более
жизни, и вообще она была к лицу одета.
В коротком обществе, где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек, и не встречая чересчур строгих и неприступных дев, в таком кругу он мог бы блистать и даже нравиться, потому что ум и душа, показываясь наружу,
придают чертам
жизнь, игру и заставляют забыть их недостатки; но таких обществ у нас в России мало, в Петербурге еще меньше, вопреки тому, что его называют совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона.
Жизнь в своем непрерывном развитии набирала множество фактов; ставила множество вопросов; люди присматривались к ним с разных сторон, выясняли кое-что, но все-таки не могли справиться со всею громадою накопившегося материала; наконец являлся человек, который умел присмотреться к делу со всех сторон,
придавал предметам разбросанным и отчасти исковерканным прежними исследователями их естественный вид и пред всеми разъяснял то, что доселе казалось темным.
А потому — прошу минуту внимания в сторону, — немножко вдаль от Орла, в края еще более теплые, к тихоструйной реке в ковровых берегах, на народный «пир веры», где нет места деловой, будничной
жизни; где все, решительно все, проходит через своеобычную религиозность, которая и
придает всему свою особенную рельефность и живость.
Последний луч зари еще играл
На пасмурных чертах и
придавалЕго лицу румянец; и казалось,
Что в нем от
жизни что-то оставалось,
Что мысль, которой угнетен был ум,
Последняя его тяжелых дум,
Когда душа отторгнулась от тела,
Его лица оставить не успела!
Оба они восхищались талантом Гоголя в изображении пошлости человеческой, его неподражаемым искусством схватывать вовсе незаметные черты и
придавать им такую выпуклость, такую
жизнь, такое внутреннее значение, что каждый образ становился живым лицом, совершенно понятным и незабвенным для читателя, восхищались его юмором, комизмом — и только.
Собственно говоря, сравнительно с душистой и туманной летнею ночью, эта холодная и, так сказать, сухая весенняя ночь была просто жалка, но что было хорошо в ней и что
придавало ей какую-то особенную поэзию — это неумолкавшая
жизнь пернатого царства.
Свежесть его прекрасного таланта, новость характеров, в первый раз выступивших на сцену русского романа, а всего более
жизнь, везде разлитая, и неподдельная веселость русского ума,
придают столько достоинства роману, что в этом отношении он занимает первое место в русской литературе.
Припоминая все рассказы Шушерина об его
жизни и театральном поприще, слышанные мною в разное время, я соединю их в одно целое и расскажу, по большей части собственными его выражениями и словами, которые врезались в моей памяти и даже некогда были мною записаны. К сожалению, все мои тогдашние записки давно мною утрачены, потому что я не
придавал им никакого значения. Разумеется, я многое забыл, и потеря эта теперь для меня невознаградима.